Хочется жить по-другому.
Чтобы сжимало в груди так же, как сжимает сейчас от стихов незнакомого человека, в смысл которых можно даже не вчитываться. Просто ловить ощущение.

Всю жизнь ловить ощущения и жить ими. Коллекционировать их. Собирать в стеклянные баночки с бумажными этикетками, протыкать булавками и сушить в книгах, перелистывать тонны некачественных фотографий, сделанных на ту самую мыльницу, которая раскалывается пополам, если её уронить на асфальт, и выглядит так, как будто она старше меня, хотя едва исполнилось полтора года.

Вчера я что-то поняла.

Не так хорошо поняла, чтобы объяснить это вам.
Но сейчас эта мысль во мне.
Благодаря ей мне снятся волшебные сны, которые я, впрочем, забываю, как только открываю глаза. Сны уходят и остаётся то самое ощущение.
Любовь к миру, что-ли? Нет, не то. Не так.

Когда я стояла в полутёмной комнате среди толпы чужих мне людей, где каждый думал о своём, и о существовании которых хотелось забыть, забыть о том, что у тебя есть дом, что внизу двумя этажами ниже тебя уже второй час ждёт тот, кому стало жалко сто рублей на билет нарушать свои принципы, я тогда что-то поняла.
Слева и справа рассыпались тени от стим-панковских фигур, призраков прошлого, что застряли в мировом подсознании, звучала трагичная музыка. Человек в белой маске падал и читал стихи, ронял микрофон, падал, поднимался и снова читал.
Мефистофель крался, хмурил брови и смотрел людям в глаза. Люди отводили взгляд, не выдерживали. Дети, стоявшие впереди, замирали на месте, как замороженные. Поднимал с пола поэта и кричал "ЧИТАЙ!". Не пускал Маргариту к Воротам.
Феникс грустно пела песню о своём возрождении. О том, что если сгорать много-много раз подряд, бессмертная жизнь теряет свой смысл. Ещё одно перерождение - и всё заново.
"После каждой девятки всё снова с нуля, снова с нуля, но не сначала" (с).
У неё есть надежда. На то, что она сможет начать новую жизнь. Она подошла ко мне, взяла меня за плечо и сказала: "надежда в тебе". И почему-то захотелось ей верить.

Толпа циркулировала между экспонатов, кто-то фотографировался с вакханкой, кто-то рассматривал обнажённую Венеру, кто-то пытался поговорить с дьяволом по телефону. Я стола и хотела почему-то, чтобы меня никто не видел. И почему-то плакала.
Как это глупо - плакать в музее.
Особенно в такой вечер.
Может быть, это очередной рубеж?
Мы сгораем и возрождаемся. Мы бессмертны. И дело здесь не в средней продолжительности жизни, которая в нашей стране всё не может перевалить за седьмой десяток.
Наши клетки умирают каждый день, и на их пепелище рождаются новые. Разве есть тогда смысл в том, чтобы сохранить неизменным гниющий биологический материал? Разве ценность в том, чтобы заморозить последовательность нуклеотидов?
Каждый день мы умираем, и на нашем месте рождается кто-то новый. И каждый раз у нас есть шанс что-то изменить.