Только что похоронили одну мою хорошую знакомую.
Это страшно.
Траурный зал, заплаканные родители, столько знакомых лиц в толпе провожающих, эта ужасная тётка, читающая с бумажки банальную речь притворно-печальным голосом.
Училась на историческом факультете, была любящей дочерью… Что может сказать о живом человеке этот набор траурных штампов? О любом, кто хоть когда-то был живым.

Даже когда я стояла рядом с гробом и смотрела в закоченевшее лицо, мне не верилось, что этого человека больше нет. Что я больше не встречу её в переходе между корпусами универа, не поделюсь с ней мелкими бытовыми проблемами, не услышу, как она поёт.

И маленький братик с выражением ужаса на лице, которого мама подняла на руках повыше, чтобы он мог последний раз взглянуть на сестру. И эти захлёбывающиеся в слезах надгробные речи. Не может быть так. Неправильно это.

И обрывки разговоров надорванным шёпотом в толпе:
-… это же наша первая встреча одноклассников…
-… ну не может быть так, не умирает человек совсем, она среди нас сейчас, смотрит…
-… оказывается, мы тоже уязвимы. И двадцатилетние тоже могут умирать…

После похорон мы не уехали со всеми на автобусе, пошли искать могилу нашей школьной учительницы, которой не стало этим летом, когда меня не было в стране. Кладбище было за городом, спустя полтора часа мы потеряли надежду дождаться дачный автобус, пришлось ловить машину.
Парень на мою просьбу подвезти только оторопело кивнул. Мы сели, в машине тихо играла Мельница. Сразу всё стало понятно.
- Вы тоже кого-то провожали?
- Да.
- Не Настю случайно?
- Настю.

Мы ехали молча, парень упорно выискивал на магнитоле фолк. Йовин, Тэм. Песни об ушедших, смерти, Вальгалле. Его руки тряслись, нас заносило на поворотах, в один момент даже показалось, что сейчас не успеем свернуть со встречки - и всё. Нужно было выходить, но никто из нас не мог попросить водителя остановиться здесь, настолько не уместны были наши житейские просьбы. Проехали дальше на несколько кварталов.

"хотелось сказать ему что-то утешительное, но потом поняла, что утешать надо нас самих."

Съездила с первокурсниками на Осеннюю школу куратором второй год подряд.

В этом году всё через жопу. Детей своих я увидела первый раз за три дня до отъезда, номер мы репетировали чуть ли не в автобусе, естественно, качеством и оригинальностью он не отличался. Жили мы впятером в одной кураторской (где было четыре кровати) с парочкой, которая должна была вместе со мной курировать мою группу, но целыми днями они лежали вместе на кровати и целовались, со второкурсником-хипстером, каких ещё свет не видывал, и с моим однокурсником, который, конечно, смешной и забавный, но на третий день я хотела его убить.

А ещё в этом году СООПР "Скиф" устроили нам гестапо.
Всё началось неожиданно. Первая ночь, бедные дети разбрелись полумёртвые по комнатам после ночного квеста, где милые кураторы заставили их бегать в темноте по холодному лесу, искать предметы в дымовой завесе и разбирать автоматы (девочек! На журфаке мальчики - редкий и вымирающий вид).
Мы спокойно сидим в тёплой кураторской, отогревая заледеневшие ноги, к нам в гости приходят с бутылкой Джека. Радостно ищем стаканчики, и тут в окно стучится счастливое лицо, улыбается, машет и показывает пальцами на нашу бутылку. Ну ладно. Может, детям тоже выпить хочется. Мальчики дружно показывают ему неприличные жесты, и тут в дверь сердито начинают колотить. Заходят скифы в полном обмундировании, требуют документы и явно собираются обыскивать вещи. А у меня там коньяк лежит, ещё не открытый.
Через полчаса скифов стало в два раза больше, и это уже походило на задержание преступной группировки. Пришёл наш препод, весело продиктовал им паспортные данные, поржал вместе с нами, посоветовал, как лучше им отомстить, но настроение было безвозвратно испорчено.

Историки рассказали, что у них в ту ночь изъяли десять литров водки и ещё что-то там. Это на Осенней то школе! Где всегда наутро все делали вид, что ничего не было, а ночами творился армагеддон!
Впрочем, это только доказывает, что студентам бухать не помешает никто и ничто. Протаскивали водку из машины в штанинах, в рукавах, закрывали окна спинами, сажая детей на подоконник, изображали свечку, посадив четыре группы детей ( и беженцев с других факультетов) в одну комнату, наливали водку в чайник, запирали ножкой стула дверь в корпус… Но самое классное - запустили скифов в корпус и устроили коллективную молитву на их глазах.
- И мы вместе шли через студенческие годы, и преодолевали лишения, долги и незачёты, но мы всё ещё здесь…
- (хором) АМИНЬ!
-… и стены родного университета блаблабла…
- АМИНЬ!

Ночью, во время массового разброда и шатания, когда я уже в обнимку с культурологами пела гимн истфака, и собачившиеся днём факультеты коллективно пили водку, наш пьяный четверокурсник распылил два огнетушителя около корпуса, а один умственно отсталый человек пошёл плавать в озере. В конце сентября. Когда мы в корпусе в трёх свитерах сидели. Утром выяснилось, что кто-то сломал три кровати и тумбочку.

Грустно на это смотреть и понимать, что это уже два года как не твой праздник. Внушать отдельным непонимающим занудам, что такое не повторится, и студенчество у них одно. Слушать, как первокурсники спрашивают гостей вечное "какими качествами должен обладать журналист" и меня "на какую специализацию лучше".

Утром дети заходили в автобусы с кричалками и танцами.
- Откуда у них столько энергии? они что, не пили?
- Ну смотри, всё логично. Им хорошо. Нам нормально. А четверокурсники после вчерашнего зелёные ходят. Это приходит старость, - ответила мне девочка с трагичным выражением лица.